Впервые мы услышали фольклориста Сергея Старостина на фестивале «МИР Сибири» в 2013 году. Потом нашли всё, что смогли найти, и месяца два непрерывно я прислушивался: сравнивал ощущения, сравнивал свое прежнее представление о русской песне с тем, что слышу. Сергей покорил не столько необычностью трактовки, сколько глубиной проникновения. Потом Старостин был в Красноярске с концертом. Спасибо Фонду Прохорова, что пригласил его и дал возможность почти полчаса побеседовать перед выступлением. В этом году, в июле опять случится «МИР Сибири» в Шушенском, и там опять в качестве почетного гостя или, как теперь говорят, хэдлайнера, будет Сергей Старостин.
— Мы в большинстве своем испорчены представлениями о русской этнической песне, навязанными разного рода суррогатными коллективами. Для вас, насколько я представляю, песня — предмет исследования: художественного как минимум, а может, и научного. Давайте начнем с этого — с концепции, с подхода.
— Фраза такая расхожая: «С песней по жизни»… Она меня касается в полной мере. По воспоминаниям родителей, я уже сидя на горшке пел. Всё — от природы. Природой был дан голос, хотелось им вибрировать, извлекать из себя какие-то звуки. И они извлекались. Так что песня со мной — с малолетства. Конечно, в разное время, в разные годы это были разные песни. Объединяло их то, что лично мне они нравились. В детстве я копировал радио, в молодые годы с удовольствием пел песни «Битлз», когда учился[1] — пел классическую музыку: Верди, Моцарт, Бриттен, Чайковский…
Знакомство с народной песней произошло неожиданно. Когда первый раз поехал в этнографическую экспедицию в деревню, услышал, как поют деревенские бабушки, это во мне произвело эффект взрыва. Я получил культурный шок. В этом состоянии я вернулся оттуда — и пересмотрел свой взгляд на искусство. Я понял, что параллельно с огромным количеством музыки, которое пишет человек, существует что-то такое, что служит основой. А я на нее, на эту основу, почему-то не опираюсь, я ее потерял. Для меня это было очень странно, потому что мои родители родом из деревни, и через них я понимал, что недалеко от деревни ушел. Я, конечно, оторвался, как всякий ребенок, рожденный в городе, получивший инъекцию городского воспитания и городских соблазнов, но родители-то были деревенские. Они отмечали праздники, поддерживалась семейная традиция, на праздниках пели, звучала гармошка — отец у меня играл на гармошке и пел замечательно, и бабушка пела. И я только потом обратил на это внимание — оказывается, вот они, близко. И для того чтобы это понять, надо было уехать куда-то далеко.
— Поразила какая-то конкретная песня или само явление?
— Поразило само явление. То, что эти люди, не имея образования, не зная нотной грамоты, не читая поэтов, воспроизводят вдруг… целый космос! Человек, который посещает какие-то культурные мероприятия, по идее, должен идти за катарсисом. Не всякое мероприятие, представление, фильм, концерт способны это принести. А там я это ощутил практически на первом «сеансе». Невероятное очищение, невероятная гармония с окружающим пространством! Я ощутил, что здесь человек находится в ладу с самим собой. Мы в городе сильно завязаны на самих себя, на самокопание. Понятно, что в деревне есть свои болячки, свои неприятности. Но человек традиции настолько крепок, потому что его вера, его знание жизни, его приспособленность к жизни опираются на опыт предшествующих поколений. Мы в основном — люди книжные, буквенные, а они люди устной природы.
— Но у вас есть в репертуаре такая вещь, как псалом № 1 царя Давида в переложении Николая Языкова, — вещь вообще-то книжная, а музыка народная…
— Да, но это уже более позднее обретение. Я не сразу пришел к вере. Жил, как все, в пространстве безверия. Я мог только любоваться на какие-то сохранившиеся храмы — «надо же, как человек красиво строил!». А для чего он это строил, во имя кого — такого вопроса я себе не задавал. Пока не шарахнула жизнь по башке. Поэтому духовная музыка, песнопения, духовные стихи, псалмы — всё это в мою жизнь вошло достаточно поздно.
— Когда слушаешь некоторые песни в вашем исполнении, исполнении Анжелы Манукян[2] — там вообще тексты XI века, — возникает ощущение, что эти песни, эти слова адресованы не людям, а кому-то выше. Это какие-то заговоры.
— Ну да! Человек жил в пространстве, с которым ему нужно было наладить какой-то контакт. Не будучи христианами, наши предки все равно Бога-то искали. И находили: понимали, что есть ответственный за лесное пространство, есть — за домашнее, за погоду, за скотину… Когда появилась вера в Святую Троицу, наш расчетливый народ на всякий случай оставил при себе и этих вот ответственных. Поэтому иногда в таких традиционных, кажется, заговорах возникает смесь языческого и христианского начал. Яркий пример — пастушеский заговор с упоминанием Макария и Егория, к которому прибегают, чтобы уберечь домашнюю скотину от диких зверей.
Сейчас очень сложно датировать какие-то тексты, мы можем только гадать — XI ли век, ХII ли… Но культура наша древняя, и можно уверенно сказать только, что та прежняя вера была предтечей веры, к которой славянский народ пришел. Он адаптировал свои прежние культы, взгляды на жизнь к новой вере.
— Вы сказали о культурном шоке, испытанном, когда впервые прикоснулись к живой народной песне. Потом вы еще не раз бывали в экспедициях. Случалось ли испытывать еще аналогичные по силе ощущения?
— Первое впечатление дало мне импульс, ускорение, чтобы я смотрел в эту сторону. Потом, конечно, были уникальные встречи с уникальными людьми, я их помню. Какие-то отдельные песни или инструментальную музыку я ввел в свой репертуар, я это исполняю, всячески пытаюсь донести до слушателя то, чем сам напитался, чего наслушался.
— Много ли таких людей осталось?
— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что давно уже не езжу в экспедиции с целью собирания.
— Почему?
— Много другой работы. И потом, каждая встреча с уникальными людьми — а именно такие встречи интересны и запоминаются — это частичка своего сердца. Ты привязываешься к этим людям, живешь этим контактом, общением, делаешь их своими близкими, родными… Но количество родных и близких людей невозможно расширять бесконечно. Просто твоего сердца не хватит, чтобы оно болело и переживало за всех.
Я не езжу с целью собирания, если изредка выезжаю — только за общением. Чтобы погрузиться в атмосферу, которую я люблю.
— Много ли таких, как вы?
— Тысячи. Загляните в справочник «Российские фольклористы» — думаю, найдете там две-три тысячи имен. Это не считая просто энтузиастов, идущих по следам традиций, с ними — так и десятки тысяч. Я — никоим образом не уникальное явление.
— Возможно, я не точно сформулировал вопрос: много ли таких, кто делится своими находками публично?
— Это, действительно, другой вопрос. Я занимаюсь концертной деятельностью. Это означает, что я занимаюсь переводом с одного языка на другой, и в любом случае так, как я пою, в деревне не поют. Я могу доносить до слушателя какие-то флюиды, чтобы он понимал — мы богаты, наша культура богата.
— Вы привлекаете множество различных современных инструментов, электронных устройств — нужно быть мастером перевода, чтобы за всем этим не потерялась первооснова. Как удается не перейти грань?
— Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю — удается мне или нет? Это может решить только слушатель. Если он после концерта или прослушивания диска говорит: «Этот человек посеял во мне зерно, заронил мысль» — значит, я недаром живу на свете. А как это происходит, я не знаю. Наверняка кроме принимающих этот путь есть и те, кто его не принимает.
— А бывали случаи, когда вы что-то такое слушали — и не принимали?
— Нет, такого не было. Понимаете, фольклор существует не для сцены — это проявление естественной потребности человека в самовыражении. Это может делаться не очень умело, не мастерски — но искренне!
— Я немного о другом: об интерпретаторах.
— Вы мне предлагаете кого-то конкретного посудить?
— Да боже упаси! Но было ли такое, что вы слушаете — и понимаете: с песней поработали так, что она перестала существовать?
— Мне уже немало лет, я много чего наслушался… Я почти никогда не высказываю своего мнения. По одной простой причине: «Мысль изреченная есть ложь»[3]. У каждого человека есть своя правда. Если он считает сегодня, что это правильно, — он и делает так. Он же рассудочно это делает. Что — призывать его так не делать? Это значит пытаться навязать ему свое представление о том, как нужно делать. Но свою голову к чужой не приставишь.
Другое дело — когда какие-то вещи зовут воскликнуть «Вот это да!» — тогда я могу подойти к человеку и сказать: «Знаешь, ты мне сегодня подарил настоящее счастье! Я через тебя раскрыл для себя новые пространства, то, чего не знал до сей поры».
— Сергей Николаевич, в силу специфики издания я просто не могу не задать этого вопроса: как относитесь к кулинарии?
— Прекрасно отношусь и готовлю с удовольствием! Готовлю самые разнообразные блюда, есть собственные рецепты. Я считаю, что прием пищи — это ритуал. Приготовление ее — особый ритуал. Поэтому не могу говорить ни про какой фаст-фуд, это — пагуба человеческая. Когда прием пищи происходит за семейным столом, это несет в себе еще одну наиважнейшую нагрузку.
Очень важно, какими руками и с каким чувством ты готовишь еду. Если только ты готовишь с каким-то негативным чувством — жди, что реакция на это будет либо за столом, либо сразу после. Какая-нибудь конфликтная ситуация, что-то обязательно произойдет.
— Ну да, недаром во всех рекомендациях сказано, что хозяйка не может печь блины или выпекать хлеб в плохом настроении — ничего хорошего не получится... Есть какие-то любимые блюда?
— Я сейчас буду немножко противоречить себе, потому что гастрономический шок, о котором расскажу, испытал в одиночестве, никого из семьи рядом не было. Я жил в своем доме под Нижним Новгородом, у реки в лесу. Остался один — была осень, все уехали в город. Я очень люблю рыбачить и наловил хороших окуней. Почистил их, приготовил к жарке, отварил себе картошечки, нажарил лука, пожарил этих окуней. Честно говоря, выпил 50 граммов водки, съел этих жареных окуней — и у меня наступило состояние какого-то полета. И мне, с одной стороны, было жалко, что нет родных и близких, с которыми я мог бы разделить это состояние, с другой — подумал: дети сейчас ругались бы, что много костей в рыбе… А я получил несказанное удовольствие от элементарно пожаренных окуней с лучком.
— Получается, секрета нет, просто звезды сошлись?
— Да, звезды сошлись! Иногда краюшка хлеба с огурцом — уже счастье. Я помню свое ощущение деревенское из детства. В детстве я перенес почти все детские заболевания, какие возможно, пил много таблеток, микрофлора была убита пенициллином, и у меня атрофировались вкусовые рецепторы. Отец почувствовал, что меня надо вывезти в деревню. Чернозем, Тамбовщина, июль, болезненный бледный мальчик… Там уже всего полно, а я ничего этого не ем, мне бы сладкого чайку… А в деревне же очень просто к этому относятся: «Не хочешь? Ну и вали!» Я набегался на улице с мальчишками, на рыбалку сбегал — чувство голода проснулось. А бабушка напекла пресных лепешек — совершенно пресных, бездрожжевых, даже без соли. Дает мне эти лепешки, говорит: «Пойди на огород, сорви зеленого лука — и ешь!» Как — я?! Я терпеть не могу этот зеленый лук! Но есть-то хочется — пришлось попробовать. Попробовал: лепешка — лук, лепешка — лук… Как накинулся — всё умял! И потом стал есть всё подряд. Когда меня отец потом привез из деревни, мама не узнала: у меня такие розовые щеки появились.
— Ну а если есть время повыпендриваться у плиты, что предпочитаете готовить?
— Я очень люблю готовить первые блюда. Борщ, гороховый суп, суп из чечевицы… Борщ — блюдо авторское, у всех получается разный, мои дети всегда точно знают, кто готовил борщ, я или мама.
Фото Ильи Матушкина
Рецепт в тему
Жареный окунь
Скажу честно: мы не стали ловить окуня в Енисее. Жалко рыбку. Пусть себе плавает. Купили морского красного окуня на рынке. Получилось, наверное, не как у Сергея Старостина, но тоже неплохо. И костей меньше.
Что нужно?
- красный морской окунь — 4 шт.
- мука пшеничная — 1 стакан
- мука овсяная — ½ стакана
- кунжутное семя — 2/3 стакана
- соль, белый молотый перец — по вкусу
- лимон — ½
- рапсовое масло для жарки
Что делать?
- Окуня очистить от чешуи, выпотрошить, голову отрезать. Удалить плавники. (Голову и плавники можно пустить на рыбный суп или бульон.) Вдоль спины сделать надрез по всей длине тушки, затем руками аккуратно отделить мясо от хребтовой кости. Удалить остальные кости.
- Смешать в большом плоском блюде овсяную и пшеничную муку, кунжутное семя, соль и перец, тщательно перемешать.
- В сковороде разогреть рапсовое масло. Рыбное филе обваливать в панировке, жарить на сильном огне, чтобы появилась румяная корочка, потом можно огонь убавить. Сначала рыбу обжаривать со стороны кожи, затем перевернуть — получается примерно минуты по 3-4 с каждой стороны.
- Готовое филе выложить на блюдо, сбрызнуть лимонным соком.
Приятного аппетита!
[1] Сергей Николаевич Старостин родился в 1957 году, в 15 лет окончил Московскую хоровую капеллу мальчиков, затем в 1981 году — Московскую консерваторию по классу кларнета.
[2] Анжела Манукян — певица и этнограф, участница этно-электронного проекта «Волга», исследователь народных текстов. Сергей Старостин сказал о ней: «Опыт ее уникален и не имеет аналогов».
[3] Строка из стихотворения Федора Тютчева «Silentium!».
В моей семье очень любят рыбу, а вот такую не жарила, спасибо за рецепт и интересный и добрый рассказ